Мишень [авторский сборник] - Андрей Ливадный

Тот из членов экипажа, кто попытался минуту назад заигрывать с киборгом, поспешно выудил электронный планшет.

— Вот, сэр… — Он мельком взглянул на крышку криогенного гроба и затараторил:

— Заключенный КХ-157, Олег Лепетов, гражданство Земли, возраст тридцать четыре года. Груз сдан, показания систем жизнеобеспечения в норме. Подпишите, сэр!

Офицер подошел к транспортной криогенной камере, взглянул на показания приборов и кивнул.

— Седьмой грузовой лифт. В реанимационную!

Они увидели свет практически одновременно.

В двух разных помещениях станции были вскрыты в этот момент два низкотемпературных саркофага.

В первом из них лежала женщина-киборг.

Пожилой седоусый техник, из немногочисленного людского персонала «Эрадзии», привычными, профессиональными и совершенно равнодушными движениями прилепил к нагому, покрытому бисеринками желеобразного раствора телу несколько датчиков, взглянул на их показания, покачал головой и произнес себе под нос:

— Совсем они там рехнулись, что ли? Гонят всякий утиль… — Он еще раз с сомнением глянул на не понравившиеся ему данные, потом вздохнул, махнул рукой и воткнул в разъем на черепной коробке киборга компьютерный кабель, соединенный с одним из установленных в помещении терминалов.

На мониторе промелькнули коды тестирования. Два теста из пятнадцати оказались провалены. Техник, который в ожидании окончания процесса курил, присев на край низкотемпературного гроба, покосился на результаты проверки, в сердцах сплюнул на далекий от понятия «стерильность» пол и отжал клавишу вмонтированного в терминал устройства связи.

— Лейтенанта Гордона… — отрывисто бросил он, склонясь к сеточке микрофона.

— Ну? — спустя десять или пятнадцать секунд ответил динамик переговорного устройства.

— Джон, у меня проблемы с номером пятнадцать. Да, эта из сегодняшней партии. Тест провален по двум позициям. Будем оформлять рекламацию?

На той стороне связи раздалось недовольное сопение.

— А что за позиции? — наконец переспросил старший техник.

— Вторая и девятая. Они там на заводе опять принялись лепить какую-то херню.

— Слушай, да это же ерунда… — В динамике было слышно, как лейтенант технической службы щелкает клавиатурой, просматривая листы электронной спецификации. — Ассоциативное мышление и долгосрочная память псевдоличности… мы же не включаем эти функции, у нас тюрьма, а не бордель, забыл?

— Ну и что мне делать?

— Да запускай ты ее, на нас и так представители «Киберсистем» уже две телеги накатали. А будет глючить — спишем. Не ты ведь платишь… В первый раз, что ли?

Сержант нахмурился, отчего на его лбу обозначились вертикальные морщины.

— Ладно, уговорил, — наконец согласился он, безнадежно взмахнув рукой. — С тебя вечером три пива, Гордон… — Техник отпустил клавишу и повернулся к киборгу.

Пожевав пустыми губами, он некоторое время с сомнением рассматривал ее, а потом произнес, обращаясь к неподвижному телу:

— Ну что, красотка, будем просыпаться или как?

Та, к кому он обращался, не могла ничего ответить. Она лежала на своем жестком ложе, холодная и безучастная, словно кусок льда.

Пальцы техника легли на сенсорную клавиатуру.

«Загрузка функций серводвигательных систем» — набрал он в командной строке и добавил несколько цифр.

На пустом экране монитора заморгал короткий ответ системы:

«Активация. Ждите».

Двумя этажами выше в тюремном медицинском блоке молодой врач склонился над нагим мужчиной, который лежал на жестком реанимационном одре, подключенный к обступавшим его со всех сторон приборам.

Раздвинув плотно смеженные веки пациента, врач посветил ему в глаз маленьким фонариком, дождался реакции зрачка на свет и удовлетворенно разогнулся.

Через несколько минут он внесет в компьютер станции новую учетную запись:

«Лепетов Олег Владимирович, КХ-157. Успешно реанимирован».

Эта самая первая ночь на борту «Эрадзии» запомнилась Олегу смутно, но от того, что окружающая обстановка воспринималась урывками, она не стала менее гнетущей.

Сама станция ни изнутри, ни снаружи не могла похвастать интерьером и удобствами. Скорее, наоборот, тут, словно в издевку над будущими обитателями, вообще отсутствовало понятие «комфорт». Орбитальная база являлась не чем иным, как наспех переоборудованным под содержание людей старым межзвездным складом, которые в изобилии разбросала по всем мыслимым точкам космоса едва закончившаяся война.

Главное помещение «Эрадзии», или, как его называли сами заключенные, «холл», представляло собой квадратный колодец. По отвесным стенам колодца тянулись пятнадцать узких решетчатых балконов, соразмерно количеству ярусов, по периметру которых располагались камеры для заключенных.

Все они были «одиночками», но данный факт быстро находил свое объяснение: клети, размером два метра на метр, являлись стандартными грузовыми ячейками, по размеру обычного контейнера, и их оборудовали под камеры весьма незатейливым способом: просто приварили на петлях скрипучие двери из толстых металлических прутьев. И не вырвешься, и охране наблюдать удобно, нутро каждой камеры как на ладони, за исключением четырех «аппендиксов» на каждом из ярусов, которые представляли собой узкое продолжение балкона, вдающееся в переборку и оканчивающееся люком в человеческий рост, ведущим в иные помещения станции.

Олегу досталась зарешеченная клетушка, дверь которой как раз находилась в стене такого узкого тамбура. Хорошо это или нет, но он был лишен возможности созерцать квадратную шахту «холла» и мог только слышать, что происходит вокруг. Для того чтобы еще и видеть, как он убедился несколько позже, нужно было встать, прижаться щекой к холодным ржавым прутьям решетки, и только тогда можно было разглядеть кусок сварного балкона и несколько расположенных напротив камер этого же яруса.

Нетрудно догадаться, что в ту, первую ночь, когда Лепетова едва живого после реанимации внесли в тесную конуру и швырнули на жесткий пластиковый топчан с вонючей кучей тряпья в изголовье, ему было не До экспериментов с дверью. Единственное, на что хватило сил у Олега, — это столкнуть на пол сомнительную, дурно пахнущую ветошь. Затем он вытянулся на Жестком топчане и застыл, словно мумия, хотя внутри все сотрясалось от холода и запоздалой боли…

Ночь казалась кошмарной и бесконечной.

Олег лежал в синеватом сумраке (такое освещение создавали несколько дежурных ламп, укрепленных под сводами квадратного колодца) и мучительно сотрясался от внутреннего холода, вызванного скверным выходом из состояния низкотемпературного сна. Он непроизвольно слушал тишину, в которой звучало монотонное эхо шагов, да изредка раздавались едва слышные голоса.

Шаги очевидно принадлежали патрулировавшим балконы киборгам. Их звук был четким, ритмичным. Каждая из пятнадцати балюстрад в точности повторяла предыдущую и была сварена из листов рифленого листового железа сантиметровой толщины. Шаги на таком покрытии вызвали гулкий, вибрирующий звук.

Сознание Олега то проваливалось в зыбкую пучину дремы, то опять прояснялось, когда очередной приступ внутреннего озноба начинал слишком сильно терзать его плоть.

Если разбираться беспристрастно, то он не очень хорошо понимал, куда его занесла злая, капризная судьба. Единственное, что осознавал Лепетов, это то, что он находится в заключении, но он не знал ни местоположения тюрьмы, ни каких-то ее особенностей, а вывод насчет киборгов пришел сам собой — когда его несли в камеру, он на несколько минут очнулся и успел разглядеть неживые, застывшие, будто маска, черты лица следовавшего поодаль охранника.

То, что у конвоира было лицо женщины, нисколько не затронуло Олега. За время войны он повидал немало разных моделей машин, в том числе и биологических. Киборг, он и есть киборг — у него просто не может быть ни признаков половой принадлежности, ни каких-то иных отличий. Машина. А какую личину натянули на этот кибернетический механизм, роли не играло.

В ту ночь Олег действительно не размышлял над своей судьбой, кинувшей его неизвестно куда в качестве заключенного, — на это не было сил, ни физических, ни моральных. Мысли казались рваными, больными, как и тело, содрогающееся от холода, покрытое липким потом и удушенное постоянными спазмами, стремящимися вывернуть наизнанку пустой желудок.

Единственно, что получалось у него совершенно непроизвольно, — это слушать.

В какие-то моменты ему даже удавалось отрешиться от своих мерзостных ощущений и сосредоточиться на звуках.

Шаги, которые слышались четче других, медленно двигались в его сторону. Интервал между ними был равномерный. Звук все усиливался, пока на дверь его камеры не наползла смутная тень. Еще секунда, и в поле зрения Олега появился охранник.